Неточные совпадения
… [Опущены подробности о проявляемой «нашим любезным», но увлекающимся H. Н. Муравьевым несправедливости к некоторым из его помощников. Сам Пущин
простудился, и голос его «не отличается звучностью»; впрочем, декабристы «уже 30 лет лишены голоса».] Прекрасно делаете, что оставляете под красным сукном надежды, которыми и вас, как и меня, потчуют добрые
люди. Это очень понятно и естественно с их стороны, но, кажется, мы, допотопные, не подлежим ни переменам погоды, ни переменам царства.
Спешил, дорогой как-то
простудился, а через две недели не стало этого доброго
человека.
— Вот и все. А прибавьте к этому самое ужасное, то, что каждый раз, почувствовав настоящее вдохновение, я тут же мучительно ощущаю сознание, что я притворяюсь и кривляюсь перед
людьми… А боязнь успеха соперницы? А вечный страх потерять голос, сорвать его или
простудиться? Вечная мучительная возня с горловыми связками? Нет, право, тяжело нести на своих плечах известность.
— Клянусь честью, никому не скажу, — уверял Бенгальский. — Я не могу вас отпустить, вы
простудитесь. Я взял вас на свою ответственность, и не могу. И скорее скажите, — они могут и здесь вас вздуть. Ведь вы же видели, это совсем дикие
люди. Они на все способны.
— Были, конечно, как у всякого порядочного
человека. Отца звали Ричард Бенсон. Он пропал без вести в Красном море. А моя мать
простудилась насмерть лет пять назад. Зато у меня хороший дядя; кисловат, правда, но за меня пойдет в огонь и воду. У него нет больше племяшей. А вы верите, что была Фрези Грант?
— Маша, Владимир Петрович просит извинить его, он нездоров,
простудился и при всем желании не может приехать.
Человеку скажи, что очень, дескать, жаль.
— Да оставьте, господа,
простудится человек, будет, нажили ведь! — вдруг заговорила полковница.
— Яков Петрович, — защебетал известный своей бесполезностью
человек. — Яков Петрович, вы здесь? Вы
простудитесь. Здесь холодно, Яков Петрович. Пожалуйте в комнату.
— Он самый и есть, — отозвался вошедший. — А вы что ж это? туалет свой совершаете? Дело! Дело! (Голос
человека, прозывавшегося Иваном Демьянычем, звучал, так же как и смех его, чем-то металлическим.) Я к братишке вашему припер было урок давать; да он, знать,
простудился, чихает все. Действовать не может. Вот я и завернул к вам пока, отогреться.
— Я? Врешь, я
человек хороший. Я, брат, умный
человек. Вот — ты и грамотный и речистый, говоришь то и се, про звезды, про француза, про дворян… я признаю: это хорошо, занятно! Я тебя очень приметил сразу, — как тогда ты мне, впервой видя меня, сказал, что могу я,
простудившись, умереть… я всегда сразу вижу, кто чего стоит!
— Рану получил… Легкие, значит, пострадали… ну, тут еще
простудился, сделался жар… ну, и прочее. А запасной экономии нет: без запасной экономии, вы сами знаете,
человеку невозможно.
Некоторые
простудились, и в том числе больной, который стучит: у него сделалось воспаление легких, и несколько дней можно было думать, что он умрет, и другой умер бы, как утверждал доктор, но его сделала непостижимо живучим, почти бессмертным его страшная воля, его безумная мечта о дверях, которые должны быть открыты: болезнь ничего не могла сделать с телом, о котором забыл сам
человек.
Наш культурный
человек пройдет босиком по росистой траве — и
простудится, проспит ночь на голой земле — и калека на всю жизнь, пройдет пешком пятнадцать верст — и получит синовит.
— Это прекрасиво, — продолжала хозяйка, — когда по Невскому едут пять-шесть
человек в ряд, и все в белых фуражках. А вы не боитесь
простудиться в одном сюртуке?